| |
Венедикт Ли. Цветок на заре. Часть I. Кассандра
7. ОСТАВИТЬ СЛЕД
Вернувшись к себе, я заметила на столе две толстых тетради в картонном переплете. Одна из них раскрыта, страницы испещрены упражнениями Тонки в чистописании. В конце красовалась фраза крупными буквами: «ПРЕДУ ПОЖЕ», зачеркнутая, и написанная заново: «ПРИДУ ПОЗЖЕ».
Вторая тетрадь выглядела новее, поверх нее лежали четыре серебряных десятки, три бронзовых трешки, и девять медяков по десять сантимов. Сдача с пятидесяти-реалового золотого – Тонка не утаила ни копейки. Почему сантим называют еще и копейкой – не спрашивайте. Наследие древних времен. Так же, как реал именуют: «народные деньги» – с чего бы они – народные, когда в основном, водятся в карманах богачей.
Денежки и новую тетрадку я положила в ящик стола. У меня теперь в комнате и стол, и стулья, и платяной шкаф, и ковер на полу. Обрастаю барахлишком, потихоньку. Вот и дневничок вести начну, как великосветская дама. Тонка придет ближе к вечеру, тогда с ней позанимаемся. А пока мне надо отдохнуть. Тем более – время сиесты.
Я приняла душ, прошлась голышом по комнате, покрутила бронзовую ручку дверного табло. Щелк-пощелк, указатель встал с 28:00 на 18:00. Это, чтоб зря не стучали, до назначенного часа. И с чистой совестью завалилась на свою шикарную кровать, покемарить минут двести.
Легкость в теле, свежесть в мыслях, покой в душе. Сон пришел незаметно, спокойный и странный. В нем я шла по тротуару, покрытому старым, в трещинах асфальтом. По улице неслышно прогрохотал паровой трамвай. Так всегда бывает. Звуки во сне не слышатся, а снятся. Я обернулась, взглянуть в последний раз на старый гостиный дом, бывший четыре года моим пристанищем и местом работы. Больше я сюда не вернусь.
Где искать новую работу, непонятно. А с этой меня поперли по ложному обвинению в воровстве. Я шмыгнула носом, утерла слезы. Руки-ноги у меня толстые, некрасивые. Как и я сама. Рано состарившаяся, никому ненужная. Кроме, как стирать и мыть полы, я ничего не умею. Будь оно всё проклято, будьте все вы прокляты, желаю вам сдохнуть, не дожив до утра! Сволочи! Бытовала легенда, что семьдесят лет назад в этой гребаной гостинице убили девочку-служанку за копеечную кражу… Уроды. Вас самих поубивать…
Я как раз брела мимо памятника адмиралу Сагелю. Пятнадцатиметровый истукан, склепанный из нержавейки. У подножия статуи один стальной лист оторван. Внутри ночуют бомжи. Скоро и мне там найдется пристанище. Если только не осмелюсь оборвать навсегда свою никчемную жизнь…
Кто-то, притаившийся внутри меня, любопытный соглядатай, вдруг тихо сказал: «Это – не настоящая жизнь. Открой глаза!»
…Ох, и приснится же бредятина! Настенный часы показывали 15:20, выходит, я дрыхла всего ничего, около получаса. Маятник монотонно качался, клац-клац, этот звук не мешал спать, привыкла. Да только сна – ни в одном глазу! Я с тяжким вздохом встала, накинула на плечи кимоно и поплелась к столу.
Записи я решила делать эгвальской скорописью. Эта система стенографии появится лет через тридцать. Поэтому здесь и сейчас мою писанину никто не прочтет. А в будущем… Хотелось надеяться, что да. Останется след. Мрачное предчувствие давало понять, что надежды мои напрасны. Ни в одном учебнике истории мне не довелось читать о некоей влиятельной гражданке при дворе Ваги. А ведь то, что я только собираюсь сделать здесь и сейчас, должно уже быть вплетено в ткань времени в будущем! Я еще раз душераздирающе вздохнула и принялась за работу.
Да, работу! Чернильным грифелем орудовать – не на пишущей машинке стрекотать. И не клавиатурой компа (ох, уж этот новтеранский жаргон!) клацать, тем более. Но, скоро я наловчилась, и дело пошло на лад. Не мудрствуя лукаво, начала рассказ с того момента, как неведомая сила вышвырнула меня из моего времени. Я так увлеклась, что три часа пролетели незаметно. Это же не докладную записку сочинять, выверяя каждое слово, чтобы не написать чего-то, что не понравится начальству.
Здесь же слова лились потоком, только успевай переносить на бумагу. Закончила на том моменте, когда до меня дошло в какую говенную ситуацию я попала. Поставила номер главы: 1. В надежде, что будут и 2, и 3, и так далее. Названия глав придумаю потом.
Тут бодрость духа и тела меня оставили, словно я три часа не бумагу марала, а дрова пилила. Честно признаюсь, ощутила невероятное изнеможение, и сонливость. Значит, так тому и быть. Я опять выставила на дверях время, уже до 21:00, и улеглась в постель. И спала на этот раз безо всяких дурацких сновидений.
Проснулась внезапно, хотя никто не будил. Просто ощутила безотчетную тревогу, и очнулась. Поздний вечер уже наступил. На столе ровным оранжевым светом сияла флуорлампа. За столом сидела Тонка, и внимательно читала мое сочинение. Которое я сдуру, ложась спать, оставила на столе. Вот девочка перевернула очередную страницу, низко склонилась, разбирая мой почерк. Да что она понимает в скорописной вязи, которую изобретут бог знает когда?!
Почувствовав мой взгляд, Тонка подняла голову. Без испуга и паники, глянула на меня серьезно и немного печально. И спросила:
– Будет ли лучшее время? Не надо подробностей, просто: да или нет?
Я не вскрикнула, не вздрогнула, и не вытаращила от изумления глаза. Не подавая вида, что потрясена до крайности, я с силой провела ладонями по лицу, будто прогоняя остатки сна. Соображая, тем временем, как я сумела так облажаться?! Оказывается, эгвальская скоропись известна уже сейчас! И первый же любопытный ребенок меня моментально разоблачил.
Хотя, очевидный выход есть. Моя легенда об амнезии легко обобщается до полноценного сумасшествия. Больная окончательно сбрендила, да еще фиксирует свой бред на бумаге. Не хватает лишь мускулистых санитаров, мокрых простыней и смирительной рубашки…
Тут мои лихорадочные размышления прервал шум в коридоре, слышимый даже сквозь плотно закрытую дубовую дверь. Гам, ор, заполошные крики. И чей-то протяжный вопль, в котором звучали боль, мука, и страх.
Тонка тоже услышала этот бедлам, испуганно съежилась на стуле. Я встала, запахнула кимоно. Искать шлепанцы было некогда. Прошла к двери, приоткрыла, острожно выглянула.
Вага, пошатываясь, брел по коридору, его светло-голубой халат покрывали красные пятна. На полированных каменных плитах пола виднелась кровавая дорожка. В дальнем конце коридора, там, где располагался вход в покои Первого адмирала, слышалась возня, глухие удары и пронзительный женский визг.
Вага сделал еще несколько неверных шагов, и тяжело рухнул на пол прямо у моего порога. Романтично выражаясь. А по деловому: тут даже думать было нечего – дело ясное. Грубая ошибка в подборе кадров, приведшая к роковым последствиям. Владыку Острова зарезала одна из его наложниц.
– Тонка! Полотенца! – крикнула я. Первым делом надо было остановить кровь.
Тело Первого адмирала покрывали многочисленные порезы, особенно много из было на руках. Видимо, несчастный отчаянно защищался. Тот, кто пытался его убить, допустил ошибку. Надо было дождаться, когда любвеобильный старый пират уснет, а потом перерезать ему горло.
Примчался доктор Мано. Следом подоспела Бренда, на ее заспанном лице странновато-жутко смотрелось выражение ярости. Прорычала:
– Я на части разберу эту суку!
– Не спешите, – ответила я. – Ее надо допросить.
– Много ты понимаешь!
– Подержи здесь, я затяну потуже, – перебила я.
– Да… не убивайте… пока… – прохрипел Вага. Его глаза закатились.
– Эй-эй! – завопила я. – Не отключайся! – И обратилась к бестолково столпившимся охранникам: – Водка! У кого есть водка?!
Кто-то протянул мне фляжку. Я дала Ваге сделать глоток, несколько капель пролились. Хозяин фляжки досадливо крякнул, видя, как зря расходуется драгоценная жидкость. Еще пара глотков и щеки Ваги порозовели.
Я жестом приказала Тонке убираться в мою комнату и закрыть дверь. Встала. Спросила самым свирепым тоном:
– Где преступница?
– Ты – спец по допросам? – сварливо осведомилась Бренда.
Кажется, мы окончательно перешли с нею на «ты».
– Да. Занимайся братом, – ответила я.
Виновницу покушения, связанную, и основательно избитую, подвели ко мне. Девке было лет пятнадцать, самое большее.
– Как зовут? – спросила я.
– Энид… – прошептала та разбитыми губами.
– Кто родители?
– Нету… Умерли…
– Давно?
– Тринадцать лет…
– Ближайшие родственники?
– Дедушка…
– Имя дедули? Род занятий?
– Ольгер… Децим!..
Ее ответ отдался эхом под сводчатым потолком, и наступила внезапная тишина. Будто все вокруг дышать перестали. Потом раздались торопливые шаги. Испуганный голос вопросил:
– Боже мой! Что случилось?
Ох, милая Пини! Крепкий же у тебя сон после трудового дня! Когда ты ложилась спать, в Гнезде Ваги царили мир и покой. А теперь твой отец лежит на полу, израненый, окровавленный, почти без чувств. Так внезапно кончается безмятежная, сытая, полная гордости и самодовольства жизнь. Я ответила вопросом на вопрос:
– Это ты нам объяснишь. Как вышло, что внучка Ольгера Децима оказалась в гареме твоего папаши?
Разумеется, я понятия не имела, кто такой Децим, хотя фамилия казалась смутно знакомой. Сейчас они мне сами всё выложат. Если не Пини, то кто-то другой.
Бренда толи всхлипнула, толи тихо зарычала. На ее физиономии явственно читалось желание кого-нибудь убить. И мне показалось, что она сейчас не прочь добить своего израненого братца. Вага вздрогнул и вновь закатил глаза. Тишину нарушил вскрик Пини:
– Что-о-о?! Серьезно?! Вы сбрендили, тетя?!
– Я тут причем? – огрызнулась Бренда. – Меня известить не изволили. Если бы этот мудила… – она ткнула пальцем в широкую, заросшую волосами грудь Ваги… – Если бы этот блядун мог хотя бы иногда удержать в штанах свой хуй, то такого пиздеца не случилось бы!
Она поискала кого-то взглядом:
– Габ! Позови нашего гостя, Арни Сагеля! Он спит в малой гостиной на первом этаже.
– Слушаюсь… – отозвался уже знакомый мне длиннорукий, коренастый мужчина. В развалочку, но быстро он зашагал по коридору, и затопал по главной лестнице. Шаги затихли, затем раздались вновь, теперь шли двое, негромко переговариваясь. Очевидно, Габ вкратце знакомил молодого красавца-моряка с ситуацией.
Арни подошел к нам спокойно, как бы неторопливо. Бренда, все так же стоя на коленях рядом с раненым братом, начала:
– Арнольд Сагель! Мы хотели завтра обсудить с вами перспективы вашего повышения по службе. Но обстоятельства не терпят промедления. В силу идиотско… трагического стечения обстоятельств, в число наложниц моего брата попала высокородная дама…
Арни, чуть склонив голову, внимательно пригляделся к «высокородной даме». Которая всё это время неподвижно и молча стояла, прислонившись спиной к стене. Голову она держала запрокинутой, пытаясь остановить кровотечение из носа. Сильно вздрогнула, когда Арни обратился прямо к ней.
– Энид Децим, не так ли? Я видел вас на приеме в Совете Ганы.
– Вы… были на приеме?.. – недоверчиво переспросила Энид.
– В штатской одежде я смотрюсь очень неплохо, – усмехнулся Арни. – Сумел затесаться.
– И вас… не выгнали взашей?
– Я стащил пригласительный билет из кармана богатого купца. Его пропустили и так, потому что хорошо знали. А я прошел по билету.
Энид невольно рассмеялась, и тут же скривилась от боли. На ее губе повисла густая капля крови.
– Когда мой дедушка разорит ваше осиное гнездо, я за вас заступлюсь. Вы здесь единственный благородный человек.
Принесли носилки, осторожно уложили на них Вагу. Нелегкая задача, когда раненый весит за сто килограммов. Четверо самых крепких охранников подняли носилки, и направились в лазарет. Доктор Мано сопровождал их. Сегодня у него и его помощников будет бессонная ночь.
– О враче для госпожи Энид, конечно, не позаботились… – попрекнула я Бренду.
– Я сама присмотрю за ней. Вместе с Пини, – ответила она. Обратившись к Арни, добавила: – Мы будем в комнате, соседней с вашей, господин адмирал. Поставьте там тоже охрану из своих людей.
– Будет исполнено, – не моргнув глазом ответил Арни. И перед тем, как удалиться, едва заметно улыбнулся. Ей богу, его улыбка была адресована мне!
Бренда и Пини увели, поддерживая под руки бедняжку Энид. Она тихо простонала:
– Я говорила им… Говорила… никто не верил, только смеялись…
Пикантная ситуация. Эта милая девочка только что едва не сделала Пини сиротой. Мать Пини умерла, как я уже знала, семь лет назад. Десять лет назад скоропостижно скончалась старшая дочь Ваги – Левки. Кроме отца, у Пини больше не осталось близких людей. Ее жестокую тетку в расчет можно не брать.
Коридор опустел. Ненадолго. Сейчас придут ночные слуги отмывать полы от крови, чтобы утром ничто не напоминало об ужасном ночном инциденте. Он еще аукнется нам так, что мало не покажется. Только представьте…
Руководитель государства А умыкнул несовершеннолетнюю внучку руководителя государства Б, чтобы употребить оную для своих сексуальных утех. В отместку упомянутая внучка покромсала руководителя государства А первым попавшимся под руку острым предметом. Едва не лишив того жизни. А может, и лишив, это мы еще посмотрим.
Я немного постояла под дверями, собираясь с мыслями. Вернувшись в комнату, застала Тонку беспокойно расхаживающей из угла в угол. Увидев меня, она плюхнулась в кресло, и застыла вся внимание. Я же неторопливо уселась на кровать (люблю, когда под попой мягко), и кивнула: мол, спрашивай.
– Чем всё кончилось, госпожа?
– Пока ничем…
– Я не про то…
Ах, да. Я же для Тонки теперь – человек из будущего! Вот ведь напасть. И что же делать? Надо как-то аккуратно ей объяснить.
– Тонка! Скажи мне: что было в этот же день семьдесят лет назад?
Девочка сперва удивленно воззрилась на меня, потом покачала головой.
– Блин! Для меня это – стародавность, всеми забытая! Так же как сегодня – для вас. Как я сразу не поняла!
– Да, Тонка. Могу сказать лишь в общих чертах. Давно ожидаемый конец света в очередной раз не наступит. Люди, со временем, изобретут много вещей, делающих жизнь удобней. Будут так же, как сейчас, радоваться и горевать, любить и ненавидеть, наслаждаться и страдать. Вот и всё, что тебе следует знать. А какие-то случайные подробности… лишь зря напрягут твою душу и память.
Увидав разочарование на ее некрасивом, но таком милом, живом личике, я добавила:
– Арни Сагель станет известным человеком, и умрет лет через сорок. А о тебе в мое время я слышала, как о богатенькой и вредной старушке, следы которой потом затерялись. Наверное, в твоей жизни было, то есть будет много интересного…
Тонка всплеснула руками.
– Вот спасибо! Это ж почти вечность впереди! А как я сдохла, не помните?
– Не знаю, Тонка. В таких случаях говорят: «дальнейшая судьба неизвестна».
Тонка беззаботно махнула рукой.
– Что тут гадать. Перекинулась и дело с концом.
Если Тонке всё казалось понятным, то мне – не очень. Сперва хорошо бы прояснить одну вещь.
– Тонка! Я рада, что смогла вдохновить тебя, но буду признательна, если…
– …Само-собой, госпожа! Трепаться не стану! Оно мне надо, чтобы меня больной на голову объявили?.. Ох, простите, я не про вас…
– Я не обиделась, не волнуйся. Лучше, когда меня считают немного того, чем опасной… для кого-то…
И так же мягко и осторожно, я задала тревоживший меня вопрос:
– Разве эгвальская скоропись уже известна? Как ты прочла мои записи?!
– Эгва… что?! – изумлению Тонки не было предела. – Какая такая Эгваль? Это я всё придумала!
Она вскочила, метнулась к столу. Хлопнула ладонью по моей тетради с записями. Потом пролистала в своей тетради с десяток страниц назад. И прихлопнула их с такой силой, что флуорлампа закачалась на столе, отбрасывая на стены мельтешащие тени.
Чего это она так разъярилась? Ладно, разберемся. Я слезла с кровати, подошла к взволнованной девочке. Она явно хочет что-то мне показать, по ее мнению, очень важное.
О, да! У меня захолоднуло сердце, когда я увидела табличку соответствия, нарисованную еще нетвердой детской рукой. Слева: символы линейного алфавита и их сочетания. Справа: слитные начертания, чтобы не отрывать перо от бумаги. Правило: гласные не записывать, кроме ударных. Или когда важно для понимания смысла. Сено и сени, например.
Гениальная (без всяких сомнений) идея пришла Тонке в голову примерно за неделю до того, как я решила вести в этом времени дневник. Мне хотелось оставить хоть слабый след в Истории, если уж не суждено вернуться.
И тут я внезапно вспомнила: да, точно, стенографию изобрела женщина! О ней даже статья в энциклопедии Купера есть. Мельком видела, но не прочла, меня не интересовала биография какой-то, как я думала, секретутки. Если б я знала, что меня ждет провал во времени! Я бы заранее выучила наизусть все двенадцать томов.
Теперь оказывается, что скоропись придумала, обучаясь грамоте, двенадцатилетняя девочка! Рыжеволосая, зеленоглазая. Как бы дальше не сложилась ее жизнь, но Тонка уже оставила след на все времена.
Она, между тем, уселась обратно в кресло, с отрешенным видом наматывая прядку рыжих волос на палец. Потом изрекла:
– А, вот оно как… Я еще и в Эгваль буду жить.
|
|